Автор: SCREW aka Black Light

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Всем жертвам
безнадежного чувства к Gadget Hackwrench
посвящается...

   Услышав негромкий, словно бы извиняющийся, стук в дверь кабинета, профессор Петров досадливо поморщился и отложил в сторону тяжелую, с золоченым пером "паркеровскую" ручку, подаренную коллегами по "ЦИТО" два года назад на пятидесятилетний юбилей. Причиной его недовольства было не то, что ему опять пришлось работать в выходные, а просто он очень не любил, когда его отрывали от работы.
   Отодвинув две стопки уже заполненных и еще ждущих его профессорского внимания медицинских карт, он прокашлялся и сказал: — Войдите.
   Дверь медленно отворилась, и в кабинет вошла старшая палатная сестра Татьяна Павловна, неся под мышкой еще две медкарты и большой пакет, склеенный из бурой оберточной бумаги.
   — А, принесли новые поступления? — профессор присоединил карты к "ожидающей" стопке. — А это что за пакет?
   — Тоже новые. — Татьяна вздохнула. — Там в инт.терапию новичка привезли из седьмой психиатрической, с сердцем у него что-то. Может глянете в первую очередь?
   Профессор молча вскрыл пакет и вытащил из него бумаги. Тонкую, без картонных сторонок, как обычно делают все "межбольничные" медицинские карты (мол, на сторону — не жалко), "паспортку" больного он не глядя сунул на стол, за ней последовали два рентгеновских снимка. Последней из пакета была извлечена длинная узкая лента кардиограммы, аккуратно сложенная гармошкой, и профессор, развернув плафон настольной лампы, углубился в изучение тонких, вычерченных хилым полузасохшим пером кардиографа, явно отечественного, сохранившегося еще с советских времен, зубчатых линий.
   — Плохо дело. — Наконец, угрюмо проговорил он. — Сердце совсем не тянет. Заездил себя человек до безобразия. Все что угодно может быть. Ладно, веди, показывай.
   — Пятая палата. — Татьяна выскользнула в дверь и семенящим шагом поспешила за профессором. — Там сейчас практиканты.
   — Практикантов за дверь. — Петров взялся за круглую пластмассовую ручку пятой палаты. — Сейчас не до них. Оттуда пусть смотрят, если мешать не будут. Но не более того.
   — Ну что, боец, рассказывай, как ты дошел до жизни такой. — профессор подсел на край дальней левой койки, на которую указала ему Татьяна. Она незаметно крутнула у виска пальцем, мол, не забывайте, шеф, откуда его привезли. Петров досадливо отмахнулся и вновь обратился к больному.
   Тот с трудом повернул к профессору совсем седую (Петров вздрогнул от мысли, что, если верить мед.карте, пациенту нет и тридцати, совсем еще молодой парень) голову и обвел его мутным, словно после глубокого сна, взглядом. — Не могу... — разлепив сухие сизо-фиолетовые губы, прошептал-прохрипел он. — Все... кончено...
   — Это ты брось! — профессор строго глянул на него поверх очков в тяжелой роговой оправе, надеваемых им не столько по необходимости, сколько для солидности по давней аспирантской еще привычке. — Рано тебе еще о "том свете" думать.
   — Лучше... Лучше ад, чем здесь... — больной судорожно сглотнул. — Чем здесь, без Нее...
   — Понятно. — Профессор вздохнул и повернулся к Татьяне. — Неразделенная любовь. Не первый случай. И, как мне кажется, не последний.
   Татьяна вздохнула в ответ. Это-то она и так хорошо знала. Седьмая психиатрическая, по воле безвестного застройщика, располагалась совсем рядом с их реанимационным отделением. Только за те полтора года, как профессор здесь, таких несчастных влюбленных обоего пола, отвергнутых или просто разочаровавшихся и потому решивших свести счеты с жизнью, у них перебывало десятка полтора. А уж сколько их прошло через ее руки раньше, за все пятнадцать лет с тех пор как она пришла сюда еще практиканткой (как вон эти четыре долговязые девицы, столпившиеся в двери палаты), — один только Бог ведает. Но здесь, похоже, трагедия серьезная, не какая-нибудь мелкая ссора...
   — Ты хоть зря себя не мучай. — Профессор снова повернулся к больному. — Все образуется со временем. Вернется твоя Наташа, Маша или кто там у тебя, вот увидишь. А нет, так еще лучше подругу найдешь. Перегорит — пройдет. Думаешь, я свою судьбу сразу отыскал? Тоже, как вот ты, — думал, все, жизнь кончилась. Ан нет, как видишь.
   В ответ Седой (как окрестил его для себя профессор) глянул на него с такой тоской и болью в глазах, что у старика профессора у самого в груди защемило. — Не вернется... — еле слышно простонал Седой. — Ее не будет... Никогда не будет... и меня тоже...
   — В каком смысле не будет? — тихо спросил у Татьяны профессор. — Погибла, что-ли? Что там у него в карте по части психиатрии, а то я не посмотрел.
   — Да нет... — Татьяна грустно вздохнула и тяжело опустилась на покосившийся, со скрипом, табурет, тоже еще советский, с выцарапанным кем-то из больных кривоватым серп-и-молотом на облупившейся краске. (Новые бы пора закупить давно, — мельком подумала она, — только когда на это деньги будут, и будут ли они когда-нибудь, — совсем неизвестно.) — Угораздило его влюбиться в персонаж из мультфильма, в мышь обыкновенную, прости Господи. А это, сами понимаете... полная безнадега.
   — А ну тихо! — прошипел профессор сквозь зубы по направлению к двери палаты, внушительно пригрозив увесистым кулаком. Хихиканье и перешептывания среди практиканток мигом стихли.
   — Ну ты же сам должен понять, что это полный абсурд. — Петров вновь посмотрел на Седого. Сам посуди: мультфильм — это же сказка, выдумка просто... Разве можно себя из-за этого гробить?
   Седой судорожно вытащил из-под тощего больничного одеяла худую с просвечивающими сквозь пергаментную как у глубокого старика кожу жилами дрожащую руку, повалив пузырек и рассыпав по столику зеленые горошины нитроглицерина, нащупал одну из них и, уронив ее в провал рта, попытался отправить ее под язык. Рука плетью легла поверх одеяла.
   — Бесполезно... — прохрипел он, рассосав таблетку. — Я знаю... Понимаю все, только сердцу... не прикажешь. Я пытался... это заглушить... Загасить в себе, понимаете?.. Поздно... Это как вспышка... Сжигает... Больно... — его морщинистая щека беспомощно задрожала и из-под сомкнувшегося века выскользнула скупая мутная слеза.
   "Пламя ада и счастье рая..." — вспомнились профессору строки из полузабытого грустного стихотворения, автора которого память так и не сохранила. — "...этот вечный огонь, не сгорая, Постоянно носить в груди..."
   — Как звать-то ее, — спросил он, чтобы прервать грустное молчание, — эту твою... избранницу?
   — ..айка... — сквозь хрип профессор поначалу не разобрал слова. — Гайка Хак... Хаквренч.
   — Ну и имечко! — Татьяна поджала губы. — Это из мультика про Чип-и-Дейла, его сынок мой каждое воскресенье ждет как манны небесной. Прилипнет к ящику, оболтус, — уроки делать не заставишь.
   Профессор с сожалением посмотрел на Седого. — Ну нельзя же всерьез думать о нарисованной девчонке, пусть даже и очень симпатичной, как о реальной. Неужели ты веришь, что в нашем мире...
   — Верю! — выдохнул-выкрикнул Седой и мучительно закашлялся. — Верю, — прохрипел он, обессиленно откинув голову на жесткую больничную подушку. — Мы живем... Мы сейчас живем в конце времени... Сейчас... Сейчас может быть... все что... все что угодно... — губы его посинели еще больше и теперь хватали воздух как у выброшенной на лед рыбы.
   — Татьяна! Мигом на кардиограф! Эй вы, там, за дверью! Чего уставились, одна за кислородом, другая капельницу с адреналином, быс-с-стро! — Профессор сверкнул глазами и не обращая внимания на посыпавшиеся со столика пузырьки и грохнувшую на пол помятую жестяную кружку, задетые неловко брошенной Татьяной медкартой, начал резкими сильными движениями массировать грудную клетку Седого. Две практикантки, толкаясь, неуклюже ввалились в палату и, чуть не сбив на пол стойку капельницы, поволокли ее к койке, а из коридора донесся дробный перестук каблуков туфель. Лихорадочно гремя склянкой с раствором о подставку, одна пыталась вколоть толстую иглу трубки в неподатливую резиновую пробку, в то время как другая чуть ли не зубами раздирала полиэтиловую упаковку с одноразовыми иглами.
   — Дай сюда! — Татьяна забрала у готовой разрыдаться практикантки пакет, резким рывком располосовала его надвое, чуть не рассыпав пенальчики игл, выдрала одну иглу из пенальчика словно стрелу из раны и вколола в вену на безжизненно свесившейся с края койки руке, уложив ее обратно на простыню, — черная густая кровь толчками вытекала из иглы при каждом надавливании профессора на грудь Седого. Справившаяся наконец с капельницей практикантка дрожащими руками подсоединила трубку к игле, пустила раствор и отошла, — почти отскочила, — в сторону, где с широко раскрытыми, выпученными глазами изваянием замерла ее подруга.
   — Кажется, сердце пошло! — Татьяна всматривалась в тусклый экран переносного кардиографа. — Девочки, больше раствора! Что стоите, помогайте быстрее, может вытянем!
   Профессор остановился и вытер со лба выступивший каплями пот. Седой, запрокинув голову, неподвижным бессмысленным взором глядел в потолок, но, кажется, снова начал дышать. Послышался слабый тяжелый хрип с тревожным булькающим оттенком.
   — Господи! — Татьяна снова захлопотала у кардиографа. — Нет, снова сбоит... Да массируйте же!
   Профессор возобновил массаж, стараясь одновременно надавить коленом кислородную подушку, яростно шипящий шланг которой принесшая ее практикантка на вытянутой руке удерживала у рта Седого. Татьяна, чуть не выломав поршень, всосала из пузырька порцию адреналина и, отшвырнув пузырек в угол, вколола раствор прямо в трубку капельницы, поближе к руке.
   — Нет. Ничего не сделать. — враз усталым, осипшим голосом проговорила Татьяна через минуту, глядя на кардиограф. — Он уходит.
   Профессор бросил на экран быстрый взгляд, медленно кивнул и грузной унылой походкой не глядя на остальных присутствующих побрел к двери. Одна из практиканток всхлипывала, уткнувшись носом в плечо подруге. Татьяна механически подобрала с пола жестяную кружку — и снова уронила ее, когда в наступившей тишине — за секунду до того как зрачки в глазах Седого навсегда раскрылись черными бездонными пропастями, — внезапно прозвучал его тихий и хриплый голос, в котором смешалась радость и удивление:
   — Гаечка!? Ты... все-таки пришла...

В тишине палаты как последний выстрел прозвучал щелчок тумблера выключения кардиографа, бессмысленно выдававшего на экран прямую линию...